Тихий уход скромного виртуоза

Перебирая стопку книг, которые всегда откладываю до момента, «когда руки дойдут», увидел на одной из обложек имя Михаила Зива. Подумал, что пора напомнить о нем читателям – чего он сам делать не умел...

 

Недавно миновало три года со дня смерти Михаила Зива. Мы не были очень близки, но я с ним легко находил общий язык - как со всеми настоящими профессионалами среди местных русскоязычных литераторов.

Незадолго до смерти он позвонил мне (я удивился, так как мы по телефону не общались) и сказал, что заинтересовался статьей о... Берии на моем сайте! «Я бы мог тебе рассказать о Берии такое, что ты нигде не узнаешь, - просто, со свойственной ему скромностью сказал Михаил. – Надо как-то пересечься, выпьем пива, поговорим...». Я, конечно, заинтересовался, даже сделал пометку в дневнике: «Позвонить Зиву», но подумал, что успеется. Так мы и не пересеклись.
 

Уверен, что Михаил мог поведать мне нечто поразительное. Полагаю, что это было связано с его отцом, человеком очень высокого советского статуса, лауреатом Сталинской и Ленинской премий.
 

Я никогда не слыхал от Зива рассказов о его прошлом. Может, наше общение было недостаточно доверительным, а, может, он предпочитал говорить стихами.
 

Михаил Зив был настоящим поэтом, потому что без сожалений оставил удобства и достаток родительского дома в Ленинграде, зарабатывал на жизнь самыми непрестижными работами, не считался с обывательскими представлениями о добропорядочности и находил комфорт только в писании стихов. Как писал классик: «Так и надо жить поэту, Я и сам сную по свету, Одиночества боюсь...».
 

Финишный отрезок своей поэтической траектории Михаил Зив прочертил в Израиле, где жил с 1992 года. Он много писал, печатался в местных и зарубежных альманахах, участвовал в различных проектах, выпустил книгу «Мед из камфоры» и – при всей своей асоциальности - получал премии.
 

Много лет Зив работал над своей главной книгой. Поэма «Из переписки с Лавинией» увидела свет уже после его смерти.
 

Эта книга, как и ее автор, ни на что не похожа. Кто сегодня пишет поэмы в сто страниц? Но Зив писал не «сюжетную» и не «исповедальную» поэму. Ее сюжет – сама поэзия.
 

Наверняка (судя по конкретным деталям) адресат писем поэта Лавиния – лицо реальное, как и автор («лирический герой»). Но в то же время эта женщина наделена старинным литературным именем, что переводит поэтический диалог во вневременную плоскость. Себя поэт называет соответственно – «сержантом бессмертия».
 

Именно из-за этого переплетения реальности и фантазии, воспоминаний и ассоциаций читатель напрасно будет пытаться мысленно придать тексту логику чувств или фактов. Сто страниц поэмы – это уплотненный до предела словесный замес.

Иногда можно уловить в стихах канву реальности:

Меж нами пустяк: два-три моря да пара систем, -
Ну, горные, вздорные, нервные слишком системы,
Сирень на плетень и обои несбывшихся стен,
Ну, говор ночной или вкратце: семейные сцены.

Но тут же эти наводящие намеки сносит поток метафор:

Я б, может быть, робкой стопой и побрел в Эрмитаж,
Но выйду на пляж, увязавшись, как должно, за ветром
Из неких Итак, что плывут, гомоня абордаж,
И кажутся письмам устойчивым смыслом заветным.

Я, верный Горацио, мой ненадежный компьютер,
Что в рыбьей крови содержал дорогой отравин доз,
Лия перламутром уже наступающих утр,
Всосет мою вечность в почти развидневшийся «Windows».

Читатель должен пускаться в это литературное путешествие, как моряк в тайфун: не обращая внимания на обрушивающиеся на него интеллектуальные валы и лирические струи, стремясь только добраться до следующей главы – а там опять начнется это головокружение от словесного водопада.

Даже из приведенных цитат можно оценить виртуозное построение стиха: аллитерации, внутренние рифмы, поразительный язык, включающий анахронизмы, современный сленг и неологизмы авторского изготовления. По мастерству рифмовки с Зивом трудно кого-то сравнить:

Кто в небо не мусорил? – тотчас глаза подыми! –

Восторгом и ужасом, кои вдруг преподнесли вам, -

Не жался к толпе ли на вскрике ее пандемий?
В ней клятвы не квакал, моргая своим черносливом?

Истинный знаток поэзии и человек менее искушенный, но надеющийся постичь магию стиха, должны перечитать много раз книгу Михаила Зива «Из переписки с Лавинией». Это очень современная тотальная поэзия, включающая в себя и традиционные, и создаваемые на глазах у читателя смысловые коды.
 

Михаил Зив был настоящим мастером. Как всякий большой мастер, он не нуждался в саморекламе и ушел незаметно. Даже чересчур...

 

Большой стеб как большой социальный заказ

Выставка Зои Черкасской в Музее Израиля уже несколько месяцев вызывает ажиотаж. Карикатурное изображение и нашей алии, и обретенной ею исторической родины не оставляет равнодушными ни русскоязычных посетителей, ни старожилов Израиля. Но, когда доходишь до последней стены экспозиции и убеждаешься в однообразии тематики и стилистики, эпатаж уже не действует и задаешься вопросом: а почему после почти 30 лет в стране художнику потребовалось так старательно «прикалываться» по поводу братьев по алие?

Музей Израиля устроил выставку Зои Черкасской с размахом. 25 больших полотен и чуть не сотня рисунков! Неподготовленного посетителя эти эпатажные работы ошарашивают дерзкими сюжетами, яркостью красок  и отсутствием любых «комплексов».
 

Зоя Черкасская и куратор Амитай Мендельсон назвали выставку «Правда. PRAVDA. פרבדה». Отсылка к главной советской газете сразу предупреждает, что мы увидим примитивизированное изображение действительности, а употребление трех языков «намекает» на отсутствие принципиальных различий между страной исхода и исторической родиной и даже - на универсальный, глобальный характер тех уродств, которые будут показаны!
 

Советскую жизнь Зоя Черкасская, родившаяся в 1976 году и репатриировавшаяся в Израиль в 1991-м, помнит хорошо и изображает без ностальгии и идеализации. Это нищета, унизительное отсутствие самых необходимых вещей, оболванивание людей, антиэстетический облик жилищ, улиц, городов, похабные надписи и рисунки на заборах. Конечно, больше всего времени Зоя проводила в школе, которой посвящен большой цикл рисунков. Они запечатлели тоскливые уроки, сиротскую столовую, грязный туалет, драки.  Подростком Черкасская слушала лозунги «перестройки». Этот период предстает на ее полотнах таким же унылым, как и «эпоха застоя»: появляются новые плакаты и портреты на стенах домов, но товаров становится еще меньше, а болтовни больше. Длинная очередь за хлебом, который продается в странном красном домике, напоминает долгое стояние у Мавзолея. В своих квартирах граждане тупо поглощают скудную пищу, с одинаковым равнодушием слушая шаблонную программу «Время» и экстренное сообщение о путче... 

Что, по «концепции» Черкасской, меняется для советских евреев с переездом в Израиль? Как предвещает название выставки, меняется только алфавит! На «программной» картине Черкасской по трапу компании «Эль-Аль» без энтузиазма спускаются на Землю Обетованную нелепо одетые репатрианты, не обращающие внимания на чиновницу с кипой израильских флажков. Картина названа смело: «Новые жертвы» - эта формулировка обрастает злой конкретикой на полотнах Черкасской.
 

Здесь нет картин, написанных с радостью, улыбкой или хотя бы призывающих к раздумьям, – только безапеляционный сарказм, издевка, мрачный гротеск. Перевод раннего Топаллера из вербальной плоскости в визуальную.
 

«Алия 1990-х»: голая ола хадаша стоит на карачках, выставив свои прелести.    

«Ицик»: свою «русскую» работницу-блондинку нагло лапает смуглый фалафельщик (вспоминается «остроумная» шутка покойного Дуду Топаза: «В чем разница между «русской» и фалафелем? Цена одинаковая, но «русскую» можно употребить несколько раз»). 

«Гребаный иврит»: семейство репатриантов мучительно осваивает язык, только дедушка упрямо  читает «Русский израильтянин», который пугает проблемами с пенсиями.

«Химическая атака»: в дни войны в Персидском заливе «русская» семья сидит неглиже в противогазах и беззаботно играет в карты. 
 

«Обморок раввина»: в квартиру «русских», проходящих гиюр, изучающих религиозные предписания, является с проверкой представитель раввината и с ужасом обнаруживает, что из кастрюли на плите торчит свиной пятачок.

«Сало русское едят»: на витрине некошерного магазина кощунственно соседствуют сыры и свиные колбасы (одна из них называется «Молочная»!).

Вообще некошерное питание новых репатриантов, их любовь к свинине и водке – одна из центральных тем выставки:  О духовной жизни новых граждан страны Черкасская всерьез говорить не хочет. Поиздеваться – пожалуйста! В матнасе на стене красуется плакат: «Добро пожаловать на неделю русской культуры в Ашдоде!». На сцене – какая-то пошлая олимовская самодеятельность, в пустом зале сидят две «русских» старушки...

Эта точно выверенная симметрия советского и израильского негатива полностью соответствует «концепции» выставки. Как отмечается в разъяснительном тексте в первом зале экспозиции: «По мнению Зои Черкасской, все мифы оказались иллюзией: и сионистская мечта о национальном очаге, и советские обещания идеального мира».

Подобные «обобщения», параллели, проводимые между Израилем и Советским Союзом, удручающе банальны (любимая тема новых репатриантов в ульпанах в первые месяцы в Израиле) и уж никак не могут быть отнесены к интеллектуальной области. Но в конце концов дело художника – не философствовать, а рисовать.
 

Зоя Черкасская последовательно раскрывает свою «мысль» пластическими средствами. В построении выставки прослеживается назойливая дихотомия.
 

В советской школе мальчика со скрипочкой бьют антисемиты, в Израиле щуплого ашкеназа с тем же инструментом терроризируют более крепкие чернявые сверстники.     

Две работы - «1991 в Украине» и «Пятница в шхуне» - сознательно объединены указанием: «Диптих». На обеих картинах мусор, драки. В украинском городе устаревший плакат «Слава КПСС» сочетается с актуальным призывом «Коммуняг на виселицу!», а ивритоязычные жители израильского микрорайона малюют надпись: «Русские убирайтесь в Россию». Но над Украиной еще мирное небо, а на израильский квартал падает арабская ракета...
 

«Обрезание  дяди Яши» может показаться чисто израильской сатирой:  два раввина укорачивают гипертрофированный до метафоры член нового репатрианта. Но, по признанию Черкасской, она старается, «чтобы мост был и в одну, и в другую сторону». Один из раввинов держит в руках Тору, которая красным цветом и звездой (правда, шестиконечной) на обложке напоминает пособие по марксизму.
 

А вот еще одна с виду израильская зарисовка: пожилой репатриант подбирает гнилые овощи. Но название картины восстанавливает паритет: «Один день Ивана Денисовича в Израиле». Какое отношение имеет герой Солженицына к Израилю? Всего один день - почему? А по кочану! Такие образные сцепления возникли в пылком воображении художника.  Конечно, это не прихотливые ассоциации, а рационально проводимая линия: невозможно отрицать мерзости советского строя, но очень хочется пообидней отозваться и об Израиле...
 

Зоя Черкасская на 42-м году жизни обладает прочной репутацией, признана в Израиле и за его пределами. Иностранные и израильские искусствоведы отстраненно истолкуют сюжеты картин, демонстрируемых на этой выставке, объяснят место этого цикла в творческой эволюции художника. Им всё равно что «анализировать». Но у нас, «русских», в силу большей причастности к теме возникают вопросы.
 

Художник имеет право на критику. Но почему критический взгляд Зои Черкасской не поднимается выше пояса, сфокусировавшись на желудке и гениталиях?
 

Художник в наши дни имеет право на стеб. Но занимается ли крупный художник стебом всю жизнь?

Когда несколько лет назад Зоя Черкасская входила в группу «Новый Барбизон», критики отмечали, что она возвращает реализм израильскому изобразительному искусству. Тем не менее реализм предполагает умение видеть и мыслить. Пьяницы, неучи, проститутки, потребители свинины  – это всё, что рассмотрела и поняла Зоя в миллионной алие? Можно было бы понять создание такого набора карикатур в начале 1990-х как первую сатирическую и самокритичную реакцию «русского» художника на новое явление в израильской жизни. Но явление давно видоизменилось, дифференцировалось – а художник увлеченно эксплуатирует старые штампы.
 

Сама Зоя называет свой стиль «соцреализмом, но не догматическим». Она признается, что в ее отношении к бывшему СССР уживаются и сатира, и ностальгия. На ее теоретизирование лучше не обращать внимания... Проблема нынешней выставки Черкасской – в том, что она рассчитана на эстетически девственного обывателя, потрясенного голыми задницами на вернисаже и готового поверить, что ему предложили нечто смелое и новое. На самом деле русское искусство давно постигало феномен «советской культуры» и оставило позади подобные молодежные эскапады! 
 

Превращение советской действительности в гротеск, обыгрывание ее нелепостей началось уже у художников советского андеграунда полвека назад. Но авангардисты не ограничивались иронизмом (на сегодняшнем языке – стебом), а – как положено в искусстве - стремились философски осмыслить это извращенное бытие и найти ему духовно-эстетическую альтернативу. В знаменитых инсталляциях Ильи Кабакова продуманы до деталей и тщательно подобраны атрибуты советского существования. Ему не пришло бы в голову подменить эту интеллектуальную работу мальчишеским уподоблением коммунизма сионизму или капитализму.
 

Первым из художников обратил серьезный взгляд из Израиля на СССР Михаил Гробман, репатриировавшийся в 1971 году. Он решительно наступил на горло ностальгии по оставленной большевистской казарме. Издевательством над тупостью и пошлостью прежней жизни стала его знаменитая работа: чемоданы, обклеенные внутри убогими советскими открытками. В этом «духовном багаже» по сей день кому-то хочется найти что-то симпатичное...
 

В экспозиции Зои Черкасской много сарказма – но этого недостаточно, чтобы дистанцироваться от предмета изображения. Уже количество этих картин (увеличившееся в последние годы) слишком серьезно для стеба. Художник не обыгрывает советские клише, как делали представители Второго русского авангарда, а сопереживает по всем правилам весьма старомодного социального реализма.   

Чем же все-таки объяснить то, что Зоя Черкасская, обладающая и  талантом, и хорошей школой, и широким техническим арсеналом и, без сомнения, - знакомством с лучшими достижениями современного русского искусства, четверть века упорно рисует «русских» алкашей, шлюх и нищих стариков?
 

К сожалению, ответ один и тривиальный. Художественный истеблишмент хочет видеть «русских» именно такими! Нет, наверняка у интеллигентных руководителей музеев и галерей – как и у влиятельных деятелей в других видах искусства - нет личных этнических предрассудков. Но есть совершенно очевидный левый перекос. Они окончательно разочаровались в «русской» алие уже в середине 1990-х, когда поняли, что новые граждане страны не поддерживают «мирный процесс» и не голосуют за левые партии. Нашей «духовной элите» неинтересны «русские», давно ставшие израильскими профессорами математики и физики, учителями и инженерами, врачами и программистами, философами и журналистами, - потому что это свидетельства высокого интеллекта, а мысли и взгляды таких людей неприятны левым, пугают их. Поэтому до сих пор на израильских сценах и экранах новые репатриантки – это непременно охотницы на целомудренных израильских мужей (даже известный драматург Яир Лапид игриво пошучивал насчет этого), а из израильской литературы тема алии - когда-то очень важная для нее - практически исчезла. Если в былые времена в Израиле задумывались о глубинном значении «русских» истоков для становления новой израильской культуры, то сегодня для израильского общественного мнения Россия – это Путин и мондиаль. Выставка русского портрета в Тель-Авивском музее получает китчевое название «От Путина до Распутина»...  
 

Что характерно, проводя параллели между сионизмом и коммунизмом, Черкасская в Израиле высмеивает только "пейсатых" и с некоторым высокомерием изображает людей восточного вида. Не надо объяснять, какой группе израильян свойственно такое отношение. 

Молодые и одаренные представители «большой алии», уже в Израиле посвятившие себя искусству, быстро смекнули, какой «товар» надо предлагать тем, от кого зависят финансирование их замыслов и успешное продолжение карьеры. Подобно библейскому герою, смеявшемуся над своим отцом, кинорежиссеры угодливо ставят фильмы о «русских» пьяницах, наркоманах, проститутках. Какой-то театральный гений бегает по сцене, воткнув в зад израильский флаг, а «русские» художники живописуют зверства израильской военщины и рисуют карикатуры на руководящих страной «фашистов».
 

Последнее утверждение – не риторическая фигура. Помню, как несколько лет назад, преодолевая отвращение, я пошел на художественную (?!) выставку «Ивет», где обливали помоями ненавистного гуманному израильскому искусству «экстремиста». (Замечу, что никогда не видел вернисажей, посвященных Ицхаку Герцогу или Шели Ехмович). Была там и работа Зои Черкасской. Особо себя не утруждая, она изваяла поросенка и написала на нем: «Ивет». (В таких левых затеях, как на Олимпиадах, главное – не художественные победы, а участие).
 

Зоя Черкасская бравирует тем, что взгляды у нее не просто левые, но коммунистические. В принципе в этом нет ничего страшного. Коммунистами были Пабло Пикассо, Фернан Леже, Давид Сикейрос, Ренато Гуттузо. Но коммунист по крайней мере идет против мейнстрима, а Зоя Черкасская плывет по течению, чтобы обосноваться в комфортной нише. Она - якобы часть униженной и третируемой алии, но на самом деле давно обласкана израильским художественным истеблишментом и стала его частью. «Коммунистические убеждения» и подростковые высказывания о капитализме не мешают ей следовать рыночным законам. Тот, кто после посещения выставки заглянет в магазин при Музее Израиля, увидит там «русские» картинки Зои Черкасской, запечатленные на товарах широкого потребления: школьных тетрадях, ковриках для компьютерной мышки, кружочках, на которые ставят кружки пива. Тема пока пользуется спросом – рано от нее отказываться.
 

Подведу итоги. Талантлива ли Зоя Черкасская? Вне всякого сомнения. Отличаются ли ее работы оригинальностью и смелостью? Приходится констатировать, что она поставляет продукцию, успех и тиражирование которой гарантированы мощными и богатыми структурами. Можно ли восхищаться этими работами? Никому это не запрещается, но я лично восторгов не разделяю – мягко говоря. Будет ли Зоя Черкасская еще 30 лет рисовать несчастных «русских»? Не знаю. Посмотрим.   

 

 
   

Наша Тора по испанцу Cурбарану

Замечательная выставка открылась в Музее Израиля: «Яаков и двенадцать его сыновей». Это цикл из 13 картин кисти великого испанского художника XVII века Франсиско де Сурбарана.

Нельзя сказать, чтобы Сурбаран был хорошо известен советской интеллигенции.  Его работы находились в экспозициях Эрмитажа и Пушкинского музея. Но посетители равнодушно проходили мимо них. Сурбаран рисовал библейских героев, христианских святых, о которых в стране воинствующего атеизма никто понятия не имел. Не учили в советской школе и умению ценить тонкости живописного языка. 

В Израиле гуманитарное образование тоже хромает. Но тут любой школьник знает о праотце Яакове и его двенадцати сыновьях. Поэтому выставка в Музее Израиля вызвала немалый интерес.
 

Франсиско де Сурбаран (1598 – 1664) считается одним из выдающихся испанских художников «золотого века». Представитель севильской живописной школы, он пользовался большим успехом при жизни, работал и при королевском дворе. Сурбарана называли испанским Караваджо за колорит и искусство светотени.
 

Большинство полотен Сурбарана посвящены религиозной тематике. Быт представлен в его творчестве в основном натюрмортами и... мастерски выписанной одеждой персонажей картин. Но писал он только с натуры, благодаря чему достигал в изображении людей большой психологической убедительности.
 

История цикла «Яаков и двенадцать его сыновей» весьма интересна. Сурбаран взялся за эту работу в 1640 году и потратил на нее несколько лет. Специалисты считают, что 13 картин заказал какой-то монастырь в Южной Америке. В ту пору испанцы быстро прибирали к рукам континент, и миссионеры нуждались в наглядном материале для обращения местного населения в «истинную веру».
 

Скорее всего библейский цикл Сурбарана так и не отправился за океан. В 1727 году его приобрел на аукционе богатый португальский еврей Джеймс Мендез. В 1756 году 12 картин из 13 опять были выставлены на продажу. Их купил Ричард Тревор, епископ графства Дарем. Недостающее к тому моменту изображение сына Яакова Биньямина (эта картина сейчас хранится в английском замке Гримсторп в коллекции Уиллоби де Эресби) он заменил копией, которую заказал художнику Артуру Понду.
 

Для размещения полотен Сурбарана Тревор переоборудовал «длинную столовую» Оклендского замка. Всё это было сделано не из эстетических, а... идеологических соображений! Епископ, человек прогрессивный, выступал за уравнение в правах всех религий и считал необходимым диалог между христианством и иудаизмом.  Его гостей – в основном лиц духовного звания – в столовой встречали праотец еврейского народа и его сыновья!
 

                                     "Длинная столовая" в замке Окленд

За несколько веков Оклендский замок сильно обветшал и в двадцать первом веке уже нуждался в ремонте. Не так давно англиканская церковь собралась продать серию «Яаков и двенадцать его сыновей» - лучшую коллекцию картин Сурбарана за пределами Испании! Но тут появился бизнесмен и филантроп Джонатан Раффер. Он купил и замок, и всё его содержимое. Раффер питает честолюбивые надежды на превращение Оклендского замка в музей мирового значения. Помещения старинного здания, в том числе «длинная столовая», перестраиваются. А тем временем картины выставляются в разных странах.
 

В Музее Израиля для выставки Сурбарана выделено сравнительно небольшое помещение. В нем семья Иакова разместилась довольно плотно, и эти огромные полотна прозводят мощное впечатление!
 

Яаков и его сыновья – рожденные от нескольких жен - изображены в полный рост. Как всегда у Сурбарана, выразительны не только лица, но и фигуры, кроме того важнейшей характеристикой становятся одежда и прочие аксессуары. (Конечно, Сурбаран следует примеру других живописцев: у него древние евреи одеты по современной ему турецкой моде). Фон неважен – это небо и условные пейзажи. Художник понимает, что при изображении столь древней эпохи конкретизация ее обстановки невозможна (это бездонный колодец истории, о котором говорит Томас Манн в прологе к роману «Иосиф и его братья»).  
 

Патриарх Яаков, давший своему народу имя Израиля и разделивший его на 12 колен, - пожалуй, и на картине выглядит самой сильной и значительной личностью. В понимании замечательного портретиста могучий старец согнут не только возрастом (по библейской версии, он умер в 147 лет), но и великими драмами своей долгой жизни, читающимися на его лице. Тот, кто читал Тору, вспомнит, как Яаков страшился агрессивного братца Эсава, у которого украл первородство за чечевичную похлебку, как он страдал из-за великой любви к Рахели, как его сыновья жестокой резней в Шхеме отомстили за бесчестье своей сестры Дины. Но самой большой мукой Яакова была потеря любимого сына Иосифа, которого братья продали в рабство и которого он почти до смерти считал погибшим...
 

Первый из братьев по старшинству – Реувен. Он должен был бы унаследовать власть Яакова. Сурбаран подчеркивает его физическую мощь – недаром он обнимает колонну, которая кажется не столь уж массивной рядом с ним. Но эта картина отличается самым мрачным колоритом во всей серии, что передает драматизм судьбы Реувена. Когда-то он овладел наложницей отца, чего тот не забыл. Опущенная голова, скромная одежда Реувена напоминают о словах Яакова, предсказавшем на смертном одре будущее каждого из сыновей: «Реувен, первенец ты мой! крепость моя и начаток силы моей, избыток достоинства и избыток могущества. Стремительный, как вода, ты не будешь преимуществовать, ибо ты взошел на ложе отца твоего; ты осквернил тогда восходившего на постель мою».
 

                                                        Реувен

Главные роли в дальнейшей жизни народа Яаков отвел Иуде и Леви. Колено Иуды сохранило еврейскую государственность, а потомки Леви стали священнослужителями. Иуду у Сурбарана отличают величественная осанка, он в короне, роскошной мантии, со скипетром. Леви тоже в золоченом облачении, его проницательный взгляд (хотя и брошенный искоса) выдает ум, духовную глубину.
 

                                                           Леви

Наверняка художник долго думал о том, каким должен предстать в семейном интерьере Иосиф. Поскольку подразумевается, что сыновья изображены рядом с дряхлым Яаковом, его любимчик Иосиф - единственный ребенок от Рахели - уже не тот юный красавец, из-за которого женщины теряли голову. Это зрелый человек, и трудно сказать, насколько он соответствовал критериям мужской красоты Испании XVII  века. Тем не менее его репутацию избалованного мальчика и сердцееда поддерживает по-прежнему яркое облачение (конечно, это уже не та красивая рубашечка, из-за которой завистливые братья рассердились на Иосифа и чуть не убили): оттороченный мехом узорчатый наряд, элегантные застежки, даже на сандалиях кокетливые бантики.
 

                                                          Иосиф   

Не будучи ни искусствоведом, ни комментатором Торы, я не хочу никому навязывать свое восприятие и перечислять все 13 картин экспозиции. Выделил бы только полотно «Ашер», контрастирующее своей непосредственностью с возвышенным стилем всей серии. Яаков напророчил сыну: «Ашер - тучен хлеб его, и он будет доставлять яства царские». На картине Ашер несет корзину с хлебами, словно позаимствованную с очаровательных натюрмортов Сурбарана. То, что хлебцы свежевыпеченные и хрустящие, улавливает каждый, кто лакомился тапас на родине художника!
 

                                                           Ашер

                                                                           

Я всего лишь хотел передать свое впечатление от этой небольшой, но впечатляющей выставки. Сразу замечу, что посетить ее стоит, предварительно перечитав историю праотца Яакова и его сыновей и записавшись на экскурсию хорошего гида.
 

Если кто-то хочет посмотреть в Музее Израиля что-то «повеселей», без серьезной подготовки, то его полностью удовлетворит выставка Зои Черкасской. Но об этом я выскажусь отдельно...