Четырехэтажный Гробман

В 1971 году Михаил Гробман уехал в Израиль из страны, в которой партийные идеологи пытались заставить художников творить по их безграмотным рецептам. Власть, объявляющая войну искусству, всегда проиграет. На исходе 2013 года в Москве открылась персональная выставка Гробмана – полная ретроспектива его творчества. Она продлится до конца января.

Выставка Гробмана заняла четыре этажа Московского музея современного искусства в Ермолаевском переулке. Кроме того прошли интересные мероприятия с участием израильского гостя в Еврейском музее. Главный проект называется «Гробман. 4 выставки». На каждом этаже демонстрируется отдельная экспозиция, посвященная особому этапу эволюции одного из лидеров московского художественного авангарда 1960-х годов, который и в 74-летнем возрасте остается борцом с рутиной и догмами в искусстве. Куратор выставки – Леля Кантор-Казовская, тоже бывшая москвичка, в прошлом научный сотрудник ГМИИ им. Пушкина, а ныне преподаватель истории искусства в Иерусалимском университете, исследователь истории Второго русского авангарда.

Первая из четырех выставок – «Москва, 1960-е». В ней прослеживается путь Гробмана к выработке своего стиля. Надо понимать, что нежелание говорить фальшивым языком советского искусства не просто оставляло художника без заказов, без выставок, но превращало его в изгоя, исторгнутого из социума. Гробман вспоминает:

«Культурная среда Москвы, из которой я уехал в 1971 году, делилась на, условно говоря, три культуры. Официозная целиком занималась обслуживанием власти, она прославляла политический режим и культурой может быть названа скорее в кавычках. Культура официальная представляла собой более сложное явление, в ней были различного рода градации, и люди, которые ее создавали, отстаивали некий дозволенный, цензурно разрешенный вариант либерализма. Они хотели всяческих послаблений, большей свободы, именно в этой среде сформировались советские реформаторы, в дальнейшем осуществившие перестройку. Популярность поэтических знаменосцев этой идеологии в те времена была совершенно исключительной, достаточно назвать таких любимцев народа, как Евтушенко, Вознесенского, Ахмадуллину, Окуджаву, которые собирали огромные аудитории. И, наконец, третья группа людей, к которой принадлежал я. Мы были помойными котами, бродячими собаками, ядовитыми грибами, непонятно почему и зачем выросшими на замечательной советской почве. Наша поэзия, проза, картины, музыка никоим образом не соотносились ни с чем советским, мы были отщепенцами в народной семье, и созданное нами составило ядро того, что впоследствии было названо параллельной культурой или вторым русским авангардом».

"Портрет художника Володи Яковлева"

В этот период молодым художникам стали доступны достижения западного модернизма и русского авангарда. В эстетической лаборатории Гробмана были важны и иконопись, и теоретические работы Малевича, и бунтарство футуристов. Но, в отличие от единомышленников по московскому андеграунду, он изначально был нацелен на создание еврейского искусства. Гробман вынашивал горделивую идею: в силу универсальности еврейского духа именно еврейское искусство должно стать лидером современного художественного процесса. При таком замахе Гробман сразу отверг сентиментальное отношение к еврейскому местечку, обрекавшее художника на этнографическую заземленность. Его интересовали высшие взлеты еврейской философии. Именно в этот период намечается проходящая через все творчество Гробмана тема энергии творения. Наибольшей экспрессии эта линия достигает в мистическом символе – чудовище Левиафане.

Не столько отталкивание от уродливой советской действительности, сколько поиски еврейской самоидентификации привели художника к логическому шагу – репатриации в Израиль. Он – единственный из ведущих художников московского андеграунда, не стремившийся ни в Париж, ни в Нью-Йорк.

Вторая выставка - «Левиафан» вобрала работы 1970-х годов. В Израиле Гробман сохранил намерение основать новое еврейское искусство. Он не ограничивался острыми концептуальными работами в рамках живописи, графики и попытался материализовать разработанные им эстетические принципы в собственной художественной школе. Гробман возглавил группу «Левиафан» и создал ряд перфомансов на улицах израильских городов, а также в пустыне в районе Мертвого моря.

"Ангел Смерти"

Третья экспозиция – «Картина = символ + концепт». Термин «концептуализм» пугает человека, не искушенного в секретах современного искусства. Но на самом деле работы Гробмана 1980-х - 1990-х наиболее просты для непосредственного восприятия. Зрителю без теоретической подготовки они доставляют удовольствие как яркими живописными решениями, так и убийственным сарказмом. Материала для своих концептуальных игр у Гробмана в эти годы хватало. Это мирный процесс и политические страсти в Израиле. Это огромная, очень разнородная алия из развалившегося СССР, которая привезла в сионистское государство, в восточный мир не только огромный интеллектуальный потенциал, но и немало замшелых стереотипов. Один из комических гибридов Гробмана – картина «Мавзолей Ленина в Тель-Авиве».

"Дождь в Иерусалимских горах"

Заключительная четвертая выставка – «Гробман: после искусства». Название экспозиции – не эпатаж. Выдающиеся философские умы нашего времени пытаются понять, какое искусство требуется сегодня и требуется ли вообще. Гробман отвечает на эти вопросы как художник. Он перебирает разные варианты «постискусства»: прямое плакатное высказывание, выламывающаяся из всех условностей обсценность, углубление в мистику, неожиданное сочетание эротики и политики («Израильская левая птичка беседует с арабским интеллектуалом»).

"Израильская левая птичка беседует с арабским интеллектуалом" 

Гробман никогда не стремился всем нравиться. Он умеет вызывать неравнодушное отношение к своей персоне. Те, кто любит его, ценят талант и не замечают недостатков. Те, кто не любит, готовы разорвать Гробмана на куски. Люди, считающие, что художник должен рисовать «похоже» и «красиво», называют его шарлатаном, приспосабливающимся к моде. Мода Гробмана – это постоянное обновление искусства, а не штампы и не пошлость. И кто из его ревнивых оппонентов соберет на свою выставку хотя бы полсотни человек? А на Гробмана приходит неизмеримо больше.

Он приехал в Москву через 42 года после сдачи советского паспорта и захватил четыре этажа престижного московского музея. Ни на одном из них не расточает комплиментов российской публике. Но она оживленно обсуждает картины израильского художника, с интересом смотрит в это кривое еврейское зеркало и громко смеется – иногда против воли. Даже если это кому-то не нравится, Гробман победил.