Вышел в свет 50-й номер «Зеркала». Редактор
Ирина Врубель-Голубкина заслужила самые горячие – и не дежурные - поздравления.
Выпустить полсотни номеров литературно-художественного журнала – колоссальный
труд. А ведь «Зеркало» - не просто
«толстый» журнал, но элитарное издание в самом лучшем смысле. Оно
никогда не опускается до уровня литературного ширпотреба, отслеживает современные
тенденции развития искусства. «Зеркало» декларирует свою приверженность
эстетике авангарда. Его идейный вдохновитель, художник и поэт Михаил Гробман –
один из крупнейших представителей московского андеграунда, Второго русского
авангарда.
Можно себе представить, как усложняется работа
главного редактора такого журнала по подбору материалов каждого номера: надо
обеспечить непрерывное поступление публикаций о русском авангарде, задающих
эстетический вектор «Зеркала», необходимо на международных просторах современной
русской словесности выбрать тексты, которые, если и не становятся открытиями,
то демонстрируют принципиальный отказ от штампов, поиск собственного
художественного языка. Даже юбилейный выпуск лишен парадной отделки и точно
отражает состояние развороченности, разноликости нынешней русской литературы,
которая давно не хочет работать по-старому, но еще не умеет говорить по-новому
так, чтобы услышалось «векам, истории и мирозданью». Именно в силу этой
аутентичности интересно побродить по огромной литературной мастерской, где
среди беспорядка заготовок и инструментария вспоминается другое: «Красота – не
прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра».
Поэты, публикующиеся в «Зеркале», не
рассчитывают выжать чью-то слезу спонтанными лирические излияниями, которые
явно занесены в каталог банальности и дурновкусия. У каждого автора просматривается
набор определенных приемов, рассчитанных но то, чтобы нестандартностью текстов «зацепить»
внимание читателя.
Сергей Сдобнов из Иванова предлагает философско-ассоциативные
«размышлизмы»:
в самолете воздух можно резать ножом
в крови соседа нашли сомнения в округлости
земли
и на каждом вздохе случается небо
как бы в воздухе мы себя не вели
лед тает а вода не имеет ничего против
бутылок, кранов – состояний странных
и если чё – у нас и того нету
но какого света
но что если не вода в тебе
а одно лишь дно озера Мичиган
взгляни на камень у дороги и приложи его к
щеке
так поступают с землей ноги шагающие налегке
При большом желании тут можно уловить и
остраненность абсурда, и отголоски холодноватой метафизичности Бродского или
изысков концептуализма, но разве что искорки иронизма возвращают стих к
индивидуально-эмоциональному началу.
Киевлянин Сергей Соловьев может даже прикинуться традиционным лириком в...
первой строке, однако это оказывается частью литературной игры, искренность
которой выражается только в откровенном признании беспомощности современного
поэта в мощном магнитном поле назойливых литературных стереотипов:
Пойдем, моя девочка, моя мать и мачеха,
помолчим, побродим, как люди некие,
в тех краях, где живут башмачкины
полевые в припыленных шинельках,
где кульбаба с пижмою говорят, мол, с утра
кашка ларина вышла замуж, и с онегиным
мелкоцветным не по-летнему холодна,
где люцерны книжные в лютиках обрусели,
где трехлистные карамазовы с папенькой на одре
каменистом, и сурепка масляного воскресенья
и один меж мирами плывет андрей.
Московский поэт Кирилл Корчагин неторопливо
рисует свои впечатляющие мрачные картины, обозначая ритм такими длинными
периодами, что это уже похоже на прозу:
я сидел у травы на дороге
и в трещинах жаркий мазут поднимался грохоча
закипая под
русское техно под собачий лай
и над стоянками тавров войлок тумана
в такт с листвою качался и время билось
красными вспышками...
Есть ли у этих метаморфоз русского стиха тот
предел, за которыми он утратит свои родовые свойства? Нет сомнения в том, что
во многих экспериментах расшатывается «теснота стихового ряда», создающая, как
показал Юрий Тынянов, отличие поэзии от других способов литературного
высказывания.
Проживающий в Иерусалиме Леонид Шваб, несмотря
на немалый литературный опыт, по сей день ищет себя. Он отдал дань разным
поэтическим направлениям, но - то ли сознательно, то ли интуитивно - сохраняет динамику
стиха и человечность интонации, определяемые авторским «я»:
Я пойду объяснять что злая собака и черт за
углом
Незаметны в моих глазах
В моих глазах неловкий человек
Есть просветитель может быть агрессор...
В композиции этого номера «Зеркала» роль
своеобразного камертона приобретают современные поэты Нене Гиоргадзе (перевод с
грузинского Андрея Сень-Сенькова) и Амир Акива Сегал (перевод с иврита Лены
Байбиковой). Характерная для представляемых ими литературных традиций теплота,
чувственная конкретность напоминают о том, что и нынешней русской поэзии
необязательно расплываться в бесконечных формальных играх и смысловых туманах.
Впрочем, нельзя не заметить, что эта стилистика во многом детерминирована
непростыми обстоятельствами. Русская
поэзия метрополии опять подталкивается к самоцензуре, зашифрованности... По той
же причине не спешит разбираться в сложностях реальной российской жизни и проза.
Две крупных прозаических публикации «Зеркала» - «Библиотека ангелов.docx» Ильи
Данишевского и «Хор» Любы Макаревской производят совершенно не «русское»
впечатление, хотя оба писателя живут в Москве. Не начинается ли процесс более
интенсивного, чем прежде, заимствования русской прозой опыта зарубежной
литературы?
В романе Данишевского вообще действие происходит где-то «там» и герои носят
иностранные имена. Но дело не в этом. Повествование заполнено сексуальными
переживаниями юных героинь, антиэстетическими физиологическими подробностями. Чем-то
напоминает «Пианистку» Эльфриды Елинек, хотя нобелевская лауреатка не полностью
«в теме», да и помягче будет...
Трудно назвать прозу Данишевского эротической. Мрачный, мучительный секс здесь трактуется
как отражение тоталитарного социума. Ключ к прочтению – не Фрейд, а скорее
Фромм, Маркузе.
«Хор» написан в похожей манере. Здесь всё про «то же». Озадаченный - а при
недостаточной подготовленности и подавленнный - читатель отсылается к нацистским
концлагерям, к чеченской войне...
После этой эмоциональной встряски просто отдыхаешь на рассказах двух
писателей-художников, предлагающих всего лишь легкий сюр. В «Батальоне» Валерия
Айзенберга – характерное для его прозы сочетание гротеска и ненавязчивой, изящной философичности. Вера Гуткина в небольшом
цикле коротеньких рассказов «Две Веры» со свойственной ей сатирической
въедливостью рисует картинки реальности, которая сама по себе достаточно карикатурна.
В «Зеркале» продолжается публикация
сенсационных мемуаров поэта Валентина Хромова «Вулкан Парнас», в которых он
восстанавливает интереснейшие страницы истории «неофициального» советского
искусства 1950-х – 1960-х годов. Но культурно-тематический диапазон 50-го
номера «Зеркала» гораздо шире важнейшего для «Зеркала» авангардистского
направления.
Искусствовед Элла Ганкина в статье «Гвардия Лебедева» делится личными
воспоминаниями о блистательной когорте ленинградских художников – иллюстраторов
детских книг.
В исследовании востоковеда, писателя Евгения
Штейнера «От импрессионизма к мультипликации» обозначенная автором тема
раскрывается со свойственной ему эрудицией на фоне исканий искусства конца XIX - первой
половины ХХ века и завершается эпилогом, в котором высказанные мысли переходят
в размышления о возможностях компьютерной графики!
Эссе Дмитрия Сливняка «Мир как школа» рассказывает о модном ныне в
интеллектуальных европейских кругах мыслителе Иоганнесе Фридрихе Ратенбахере и
его идеях.
Широчайшую панораму мировой культуры вмещают две статьи профессора Димитрия
Сегала: «Андрей Белый в контексте двадцатых годов ХХ века» и «Памяти великого
человека» - некрологе, посвященном Вячеславу Всеволодовичу Иванову – гениальному
ученому, одному из последних выдающихся энциклопедистов.
Несмотря на «эпатажно»-авангардистскую позицию, редакция «Зеркала» исповедует простейший
принцип: публиковать всё, что небанально и интересно. Вот и в юбилейном номере
каждый культурный читатель найдет чтение по своему вкусу. Напомню, что существует
электронная версия журнала: zerkalo-litart.com.