Сионизм как творчество

Моноспектакль «Требуется образованный и отчаявшийся молодой человек» - редкое соединение театра интеллектуального и театра зрелищного. Ефим Риненберг одинаково впечатлил как драматург, как режиссер и как актер. Тем, кто предпочитает извлекать из посещения театра что-то полезное, рекомендую запомнить эту фамилию.

Я часто напоминаю братьям по алие, что они тратят немалые деньги на самые пошлые гастрольные спектакли, но в упор не замечают наши очень интересные «русские» театры. Предлагаю познакомиться с Ефимом Риненбергом. Он репатриировался в Израиль в юном возрасте, одинаково свободно владеет русским и ивритом и являет собой отрадный пример синтеза культур.

Ефим Риненберг начинал в иерусалимском театре «Микро» Ирины Горелик и прошел там прекрасную школу игры в спектаклях интеллектуальных по содержанию и ярких по форме. В этом театре, который перешел на иврит, он проявил себя и как талантливый переводчик, в сущности создающий свою литературную версию известного произведения. В поисках самовыражения Риненберг сыграл в нескольких спектаклях театра «Маленький» у Игоря Березина. Теперь у него в Иерусалиме свой театр «Мартеф» («Подвал»). Тем не менее свой моноспектакль «Требуется образованный и отчаявшийся молодой человек» Риненберг представил на сцене театра «Маленький». Игорь Березин взял на себя роль художественного консультанта.

Уже по истории этого спектакля можно судить о творческих качествах его создателя. Когда-то Риненберг прочитал дневники Герцля и был поражен тем, что увидел в них человека мятущегося, сомневающегося, страдающего – совершенно не похожего на величественного, безапеляционного пророка из учебников истории. Он решил написать пьесу о Герцле и поставить ее. Но долго не находил форму, адекватную замыслу. За восемь лет родились четыре варианта пьесы. Последний из них убеждает зрителя и, возможно, освободит автора для новых идей.

Перед нами издерганный, неуверенный в себе человек, приближающийся к сорокалетнему рубежу, – критический возраст для честолюбивого мужчины. Герцль лихорадочно подыскивает сюжет «настоящего» романа. Удивительно, как решительно автор пьесы отбрасывает известную любому школьнику схему: преуспевающий журналист и драматург, писавший по-немецки, побывал на процессе Дрейфуса, испытал душевный переворот, вспомнил о своем еврействе и стал основателем сионизма. В изображении Риненберга Герцль – творческая личность, не понимающая, как распорядиться бродящей в ней мощной энергией.

Достижения Герцля в немецком театре сильно преувеличены его биографами. Герой спектакля понимает, как мелки и пошловаты сюжеты его водевилей, он рвет в клочья наброски каждого нового опуса. Попытки найти более возвышенные образы так же ходульны. Еврейство Герцль ощутил не в Париже - это единственное, в чем он находит применение своему творческому дару.

Было бы ужасно, если бы в какой-то момент спектакль двинулся по рельсам сионистской риторики. Риненберг строит его на тонком сцеплении мотивов, ассоциаций. Структура спектакля – отражение характера Герцля и его деяний, состоявших из крайностей. Режиссер сочетает трагедию и мелодраму, романтику и гротеск. Это не приводит к снижению пафоса – наоборот, по всем драматургическим законам, трагический накал только усиливается благодаря проскакивающим комическим искоркам. Не снижающуюся до финала экспрессию поддерживают световые акценты (Вадим Кешерский), придающие спектаклю многозначительную недосказанность.

Риненберг умело избавляется от искусственности, заложенной в самой природе монодрамы, единственное действующее лицо которой иногда говорит непонятно с кем. Режиссер выводит на сцену художника спектакля Илью Коца, который сопровождает рассказ актера быстро набрасываемыми рисунками и... одновременно оказывается как бы молчаливым слушателем. Своей интеллигентной сдержанностью он создает контрастный фон для экспансивной, кипучей натуры главного героя. И, конечно, появляются маленькие комические нюансы, обогащающие звучание спектакля.

Атмосфера, перепады интонаций создаются прежде всего игрой Риненберга-актера. В ней есть неподдельная страсть, что не отрицает аналитического начала и широкого арсенала выразительных средств. Это зрелость, мастерство. Наверняка вхождению в образ способствовало то, что Ефим Риненберг постепенно приближается к возрасту своего героя и понимает драматизм ситуации, когда ждать уже нельзя, когда для самоутверждения непременно надо создать нечто настоящее.

Настоящее создано. Хочется увидеть то, что у Ефима Риненберга последует дальше.