Появился 58-й номер «Зеркала». Этот литературно-художественный журнал возник из традиции Второго русского авангарда, а сегодня публикует произведения, отражающие поиски нового литературного языка и нового понимания мира. Тем самым редактор Ирина Врубель-Голубкина знакомит нас с философско-эстетическим мейнстримом русскоязычного постсоветского пространства.
На мой взгляд, опубликованные в журнале стихи адекватно отражают современное состояние русской поэзии.
За последние тридцать лет на седьмой части суши было много драматических
событий. Но русская поэзия отбурлила, успокоилась, отстоялась, и по ней уже
невозможно ощутить пульс времени, как в прошлых веках. Теоретики говорят, что,
находясь внутри культуры, нельзя адекватно ее оценить. Приходится только
констатировать, что поэзия стала другой. Она имманентна российской реальности,
как река, спокойно текущая в долине, вдалеке от гор, которые извергают потоки
лавы и пугают окрестное население.
Разве не похожи на спокойную - без волн и даже ряби - реку вот такие стихи:
Осень - старость,
Зима - смерть,
Весна - воскресение.
Многая лета или немногая,
Главное - лето.
Свет разливается по миру,
Свет как спасение,
Как обретение,
Как восхождение в вечность...
Это стихотворение Натальи Емельяновой называется «Ной». Собственно, Ной
появится в конце весьма протяженного поэтического повествования:
Лето не за горой,
Лето зовет за собой.
Арарат у него за спиной.
Ной осязает рукой
Землю.
Держишь в руке вербу?
Лето не за горой.
Верю.
Наверное, в неторопивых строках скрыты аллюзии, мотивирующие
появление в финале Ноя и даже выводящие из этого появления какую-то философскую
идею. Наверное, я не уловил этого, потому что привык читать другие стихи, более
короткие, с более сильным словесным напором. Гениальный Тынянов называл это
«единством и теснотой стихового ряда» - считая, что таково отличие поэзии от
других видов литературного высказывания. Но Тынянов имел в виду другую поэзию,
в которой были чувства, страсти, - а мыслями поэт делился, потому что они
волновали его и свое волнение он хотел передать другим.
Сейчас другие времена и другие стихи. Творчество поэта часто состоит не в том,
что он творит, а в том, что рассуждает о творчестве. Процитирую Романа
Смирнова:
Написал строку и отложил,
А потом нашел и вновь продолжил.
Человек до этого не жил,
Человек для этого и ожил.
Выпил чай и страшно накурил,
зачеркнул слова, что были выше,
и корил потом себя, корил,
и пальто надел и в люди вышел...
Творчество, искусство всегда были любимыми темами поэтов. Cейчас об этом
пишут «по привычке»:
Как люблю я охры и кармины
Умбры развеселые люблю!
Только не давайте мне индиго-тио
От него ночами я не сплю!..
Крупной вязки холст, мольберт, этюдник,
Постановки, штудии, пленэр
Это ль не романтика дороги трудной
В царство красоты высоких сфер?..
Сергей Ануфриев назвал свое стихотворение «Гимн живописцев». Конечно, слукавил,
потому что пародийно-веселый ритм - не для гимна. Раньше на эту тему не
стебались. Более полувека назад 18-летний Леонид Губанов писал:
Когда изжогой мучит тело
И тянут краски теплой плотью,
Уходят в ночь от жен и денег
На полнолуние полотен.
Да! Мазать мир! Да! Кровью вен!
Забыв измены, сны, обеты,
И умирать из века в век
На голубых руках мольберта.
Но Губанов писал в другие времена, скажем так - «романтические». Поэта
преследовали органы, его сажали в психушку, и умер он в тридцать семь лет - как
Рафаэль, Ван-Гог, Байрон, Пушкин, Маяковский. В стрессовой обстановке было трудно
долго жить и творить. Теперь, как я выше отмечал, поэзия успокоилась, отстоялась...
В прошлом поэты посвящали собратьям про перу волнующие
стихи: так Пушкин писал о Жуковском, Лермонтов о Пушкине, Маяковский о Есенине,
Пастернак о Маяковском, Смеляков об Олеше. В наши дни поэты пишут о поэтах и писателях не стихи, а длинные эссе в стихах:
Никто не пошел путями пушкина
мережковский не прав на сто процентов
не только русская литература постпушкина
не пошла путями пушкина
но и вся страна не пошла путями пушкина
а с ней и весь мир...
(Данила Ноздряков, «Пушкинский цикл»)
Или:
Уильям Голдинг все выдумал.
Уильям Голдинг все выдумал.
Дети не убивали друг друга.
Дети.
Дети были добры друг к другу.
Дети помогали друг другу.
Дети лечили больных и учили маленьких...
(Игорь Ильин, «Повелитель мух»)
Тут нет «тесноты стихового ряда» - строки и отдельные слова даже повторяются,
как бы намекая на свой особый смысл.
Смысл обнаруживается по ходу чтения, но этот растянутый процесс не будоражит
чувств.
Наверное из-за того, что стихи стали длиннее, поэты, экономя творческую
энергию, вставляют в них много скрытых и явных цитат:
Улыбаясь близоруко,
долго смотрим друг на друга.
Перечеркнутый вопрос -
в белом венчике из роз...
... За тем столом мы пили, ели,
друг другу делали мозги.
На свадьбу грузчики надели
со страшным скрипом сапоги.
(Евгений Никитин)
За годом год, я прыгаю в вагон,
Мне жарко, бес! Жгут ангельские трубы...
(Александр Дельфинов)
О Москва без конца и без края
Без конца и без края - Москва
Ненавижу тебя, презираю
Недостойна ты даже плевка!
(Сергей Ануфриев)
Вообще об этом поэтическом приеме, о его литературной и социальной подоплеке
можно прочитать отличные статьи в Интернете, поставив в поиск слова «Центонная
поэзия». Замечу только, что центонность всегда воспринимается как литературная
игра. В 1970-е она была важным элементом в творчестве московских
концептуалистов, осмеивавших стилистику официальной поэзии. Сегодня же использование
чужих цитат, вызывающее комический эффект, снижает звучание стихов, которые не
замышлялись как развлекательные.
В поэтической подборке «Зеркала» я бы выделил стихи Сергея Жадана. В них есть
радующие ретрограда от эстетики вроде меня плотность поэтического
повествования, эспрессия тропов. Поэтому даже строки верлибра у поэта не
разваливаются, их скрепляет эмоциональный настрой - «суггестивность», как говорили когда-то:
Что же, в комнатах остаётся наше с тобой
молчание, которое мы прятали в воздухе,
будто краденое серебро.
Кто теперь разберется в том,
что не было нами сказано?
Кто теперь расшифрует письмо,
о котором мы умолчали?
Слишком много было солнца,
слишком много смеха.
Ночи холодные,
слова откровенные,
словно женщины во сне.
Такие стихи не оставляют читателя равнодушным - хотя это перевод с украинского
(отлично выполненный Станиславом Бельским). Конечно, южные люди эмоциональней
своих северных родственников, но в русской и украинской поэзии эта разница
раньше не ощущалась...
К поэзии следует отнести мощный по звучанию текст Евгения Сошкина «Оленной и
морской. Из чукотского эпоса». Не знаю - это литературная обработка фольклора или
стилизация. Но сильно написано:
легким шагом высок широк
входит Эленди к Айвану в шатер
обок с Эленди встает жена
за их спиной
теснится народ
туши тюленей ребра моржей
сверху спускаются на ремнях
под ними Айван мясная гора
лоснится от жира тискает жен...
... возроптал Эленди в утробе своей:
кто может сладить с такой горой?
Наверняка этот первобытно-общинный социализм подвергся влиянию учения о
прескакивании некоторых народов через несколько исторических формаций сразу в
самую справедливую. Я сам зачитывался в детстве романом Тихона Семушкина
«Алитет уходит в горы» и сочувствовал бедным чукотским труженикам, давшим отпор
наглому местному кулаку. Но в поэме Сошкина главное - гиперболизированная
поэтическая коллизия, изложенная отменным русским языком, что роднит ее со
многими произведениями русских поэтов, покоренных образами и красками преданий
древних народов.
Всё сказанное о современной русской поэзии я бы объединил предельно
лаконичной характеристикой - эскапизм. Ее можно распространить и на прозу
журнала «Зеркало». В ней маловато примет современной жизни или анализа ее
проблематики. Гипотеза об изменении сущности прозы, покончившей с реализмом, не
работает. Нетрудно навскидку назвать пишущих сегодня крупных писателей, которые добывают материал для своих
художественных конструкций в окружающей их реальности: Мишель Уэльбек, Эльфрида
Елинек, Орхан Памук, Джон Кутзее...
Герой рассказа Ольги Медведковой «Путешествие в Пальмиру» - журналист, который
едет из Парижа в провинциальный французский городок, чтобы написать репортаж о
тамошнем зоопарке. Проза мастерская: в ней переплетаются какие-то всплывающие
из подсознания героя фразы, его дорожные впечатления, фокусирующиеся на
мельчайших деталях, воспоминания и размышления о давно прочитанных книгах...
Доскональность описаний, ассоциативность, кинематографическая перебивка планов
сразу вызывают в памяти «новый роман» и его классика Алена Роб-Грийе, в
ироническом манифесте призывавшего читателя «увидеть лишь те предметы,
поступки, слова, события, о которых он сообщает, не пытаясь придать им ни
больше ни меньше того значения, какое они имеют применительно к его собственной
жизни или его собственной смерти».
Ольга Медведкова давно живет во Франции и даже стала писать по-французски,
поэтому для нее тематика и стиль «Путешествия в Пальмиру» совершенны нормальны.
Но включение этого рассказа в прозаический блок «Зеркала» говорит о том, что он
воспринимается как часть российской литературы, отрывающейся от своей почвы.
Точно так же рассказ Сергея Зельдина «Смерть Маугли» относится к
распространенному сегодня жанру экзотических историй о дальних странах. Главное действующее лицо,
подобно герою Киплинга, выросло в джунглях, среди волков, но, вернувшись к
людям, научилось говорить. Маугли попадает на пароход, который довозит его до
Одессы и оставляет там (вспоминается
популярный когда-то роман Лациса «Потерянная родина»...). Но дело происходит
после революции. Странного бродягу задерживает деникинская контрразведка и,
приняв за большевистского шпиона, ставит к стенке. Поскольку принять нищего индуса
за русского коммуниста было невозможно, читатель ищет тут какой-то иронический
смысл. Но находит только юмористический аналог:
- Жид? –
спросил атаман с веселым удивлением.
-Жид, – ответил скиталец.
- А вот поставьте его к стенке, - ласково сказал
куренной.
Но ведь я же Вечный! - закричал старик.
- Молчи, жидовская морда! - радостно закричал губатый атаман. - Рубай
его, хлопцы-молодцы!
Пожалуй, только повесть «Выдох» Олега Макоша погружает нас в гущу современной
российской жизни. Тем не менее это четко определенный срез действительности:
описываются благополучные в прошлом, однако обнищавшие, умственно
деградировавшиеся совки, пытающиеся чем-то заполнить свое убогое существование.
Написано умело, литературная отделка безупречна. Но, собственно, это тоже
эскапизм! Потому что выписывание подобных «лишних людей» было актуальным в
1990-е годы. Сегодня от «нео-натуральной школы» ждешь гоголевских прорывов к
более широкому осмыслению реальности. Почему в русской литературе нет таких
озарений? Оставим этот вопрос риторическим...
Как всегда, «Зеркало» отличают блестящая эссеистика и мемуаристика.
Профессор Димитрий Сегал в статье «Волшебный глаз», рассматривает механизмы
формирования первобытной культуры, в которых важнейшую роль играло «постоянное
закрепление... развития в общих, коллективно существующих системах знания и
умения... Для человека культура - это передающийся в пространстве и времени
комплекс отпечатков, «образов», запечатленных «волшебным глазом».
Оригинальный философ и писатель Вадим Россман размышляет о причинах
пренебрежительного отношения к гуманитарному знанию в начале XXI века в великолепном эссе «Атланты и кариатиды: гуманитарные науки в
зиндане современного университета». Для выявления причин этого опаснейшего
духовного самоограничения автор возвращается к ключевым моментам истории науки.
Он видит корень зла в нынешнем засилье прагматичного неолиберализма. Такой
вывод не все примут. Может быть, отступление на второй план гуманитарных наук
подобно... видоизменению коронавируса, который, как считают многие авторитеты, после
пандемии не исчезнет и «с которым надо учиться жить»?..
Евгений Деменок в статье «Веселая канарейка» и ее друзья» описывает
дореволюционные одесские кабаре. Обычно культуру Одессы той поры отождествляют с
именами знаменитых писателей. Но она была очень разнообразной - отнюдь не
литературоцентричной. В Одессе начинали многие выдающиеся фигуры русского
искусства. Конец этому великолепию положило овладение города большевиками в
1920 году...
Искусство комплектования «толстого» журнала проявляется в умении поставить в
конце яркий «ударный» материал. В 58-м номере «Зеркала» таким завершающим
интеллектуальным аккордом стали дневники художника Михаила Гробмана 1984 года,
посвященные посещению Америки. У одного из лидеров московского андеграунда
всегда сохраняется главная черта авангардиста - способность подходить ко всем эстетическим
и общественным явлениям с критерием их актуальности. Ежедневные (!) записи,
которые Гробман ведет с юности, содержат массу педантично перечисляемых бытовых мелочей. Но парадоксальным образом из
этих деталей вырастает уже ставшая историей панорама советской, израильской и
западной культурной жизни. «Вот уже книги написаны, где всех героев мы знаем
лично. Это значит, что молодость ушла окончательно и бесповоротно - эпоха
сделана, и дай Бог удержаться в следующем раунде», - пишет Гробман в августе
1984-го. Он прибеднялся! Прошло почти сорок лет, но создатель термина «Второй
русский авангард» описал в своих дневниках новые эпохи, к которым был лично
причастен. Уже четверть века он является одним из вдохновителей журнала
«Зеркало».
Комментариев нет :
Отправить комментарий