понедельник, 31 января 2022 г.

"Живой глаз" культуры

 Появился 58-й номер «Зеркала». Этот литературно-художественный журнал возник из традиции Второго русского авангарда, а сегодня публикует произведения, отражающие поиски нового литературного языка и нового понимания мира. Тем самым редактор Ирина Врубель-Голубкина знакомит нас с философско-эстетическим мейнстримом русскоязычного постсоветского пространства.    


На мой взгляд, опубликованные в журнале стихи адекватно отражают современное состояние русской поэзии.

За последние тридцать лет на седьмой части суши было много драматических событий. Но русская поэзия отбурлила, успокоилась, отстоялась, и по ней уже невозможно ощутить пульс времени, как в прошлых веках. Теоретики говорят, что, находясь внутри культуры, нельзя адекватно ее оценить. Приходится только констатировать, что поэзия стала другой. Она имманентна российской реальности, как река, спокойно текущая в долине, вдалеке от гор, которые извергают потоки лавы и пугают окрестное население.

Разве не похожи на спокойную - без волн и даже ряби -  реку вот такие стихи:

Осень - старость,
Зима - смерть,
Весна - воскресение.
Многая лета или немногая,
Главное - лето.
Свет разливается по миру,
Свет как спасение,
Как обретение,
Как восхождение в вечность...

Это стихотворение Натальи Емельяновой называется «Ной». Собственно, Ной появится в конце весьма протяженного поэтического повествования:

Лето не за горой,
Лето зовет за собой.
Арарат у него за спиной.
Ной осязает рукой
Землю.
Держишь в руке вербу?
Лето не за горой.
Верю.

Наверное, в неторопивых строках скрыты аллюзии, мотивирующие появление в финале Ноя и даже выводящие из этого появления какую-то философскую идею. Наверное, я не уловил этого, потому что привык читать другие стихи, более короткие, с более сильным словесным напором. Гениальный Тынянов называл это «единством и теснотой стихового ряда» - считая, что таково отличие поэзии от других видов литературного высказывания. Но Тынянов имел в виду другую поэзию, в которой были чувства, страсти, - а мыслями поэт делился, потому что они волновали его и свое волнение он хотел передать другим.

Сейчас другие времена и другие стихи. Творчество поэта часто состоит не в том, что он творит, а в том, что рассуждает о творчестве. Процитирую Романа Смирнова:  

Написал строку и отложил,
А потом нашел и вновь продолжил.
Человек до этого не жил,
Человек для этого и ожил.

Выпил чай и страшно накурил,
зачеркнул слова, что были выше,
и корил потом себя, корил,
и пальто надел и в люди вышел...

Творчество, искусство всегда были любимыми темами поэтов.
Cейчас об этом пишут «по привычке»:

Как люблю я охры и кармины
Умбры развеселые люблю!
Только не давайте мне индиго-тио
 

От него ночами я не сплю!..

Крупной вязки холст, мольберт, этюдник,
Постановки, штудии, пленэр
Это ль не романтика дороги трудной
В царство красоты высоких сфер?..

Сергей Ануфриев назвал свое стихотворение «Гимн живописцев». Конечно, слукавил, потому что пародийно-веселый ритм - не для гимна. Раньше на эту тему не стебались. Более полувека назад 18-летний Леонид Губанов писал:

Когда изжогой мучит тело
И тянут краски теплой плотью,
Уходят в ночь от жен и денег
На полнолуние полотен.
Да! Мазать мир! Да! Кровью вен!
Забыв измены, сны, обеты,
И умирать из века в век
На голубых руках мольберта.

Но Губанов писал в другие времена, скажем так - «романтические». Поэта преследовали органы, его сажали в психушку, и умер он в тридцать семь лет - как Рафаэль, Ван-Гог, Байрон, Пушкин, Маяковский. В стрессовой обстановке было трудно долго жить и творить. Теперь, как я выше отмечал, поэзия успокоилась, отстоялась...
 

В прошлом поэты посвящали собратьям про перу волнующие стихи: так Пушкин писал о Жуковском, Лермонтов о Пушкине, Маяковский о Есенине, Пастернак о Маяковском, Смеляков об Олеше. В наши дни поэты пишут о поэтах и писателях не стихи, а длинные эссе в стихах:

Никто не пошел путями пушкина
мережковский не прав на сто процентов
не только русская литература постпушкина
не пошла путями пушкина
но и вся страна не пошла путями пушкина
а с ней и весь мир...

(Данила Ноздряков, «Пушкинский цикл»)

Или:
 

Уильям Голдинг все выдумал.
Уильям Голдинг все выдумал.     

Дети не убивали друг друга.
Дети.
Дети были добры друг к другу.
Дети помогали друг другу.
Дети лечили больных и учили маленьких...

(Игорь Ильин, «Повелитель мух»)

Тут нет «тесноты стихового ряда» - строки и отдельные слова даже повторяются, как бы  намекая на свой особый смысл. Смысл обнаруживается по ходу чтения, но этот растянутый процесс не будоражит чувств.

Наверное из-за того, что стихи стали длиннее, поэты, экономя творческую энергию, вставляют в них много скрытых и явных цитат:

Улыбаясь близоруко,
долго смотрим друг на друга.
Перечеркнутый вопрос -
в белом венчике из роз...

... За тем столом мы пили, ели,
друг другу делали мозги.
На свадьбу грузчики надели
со страшным скрипом сапоги.

 (Евгений Никитин)

За годом год, я прыгаю в вагон,
Мне жарко, бес! Жгут ангельские трубы...

(Александр Дельфинов)

О Москва без конца и без края
Без конца и без края - Москва
Ненавижу тебя, презираю
Недостойна ты даже плевка!

(Сергей Ануфриев)

Вообще об этом поэтическом приеме, о его литературной и социальной подоплеке можно прочитать отличные статьи в Интернете, поставив в поиск слова «Центонная поэзия». Замечу только, что центонность всегда воспринимается как литературная игра. В 1970-е она была важным элементом в творчестве московских концептуалистов, осмеивавших стилистику официальной поэзии. Сегодня же использование чужих цитат, вызывающее комический эффект, снижает звучание стихов, которые не замышлялись как развлекательные.

В поэтической подборке «Зеркала» я бы выделил стихи Сергея Жадана. В них есть радующие ретрограда от эстетики вроде меня плотность поэтического повествования, эспрессия тропов. Поэтому даже строки верлибра у поэта не разваливаются, их скрепляет эмоциональный настрой -  «суггестивность», как говорили когда-то:

Что же, в комнатах остаётся наше с тобой
молчание, которое мы прятали в воздухе,
будто краденое серебро.
Кто теперь разберется в том,     
что не было нами сказано?
Кто теперь расшифрует письмо,
о котором мы умолчали?

Слишком много было солнца,
слишком много смеха.
Ночи холодные,
слова откровенные,
словно женщины во сне.

Такие стихи не оставляют читателя равнодушным - хотя это перевод с украинского (отлично выполненный Станиславом Бельским). Конечно, южные люди эмоциональней своих северных родственников, но в русской и украинской поэзии эта разница раньше не ощущалась...

К поэзии следует отнести мощный по звучанию текст Евгения Сошкина «Оленной и морской. Из чукотского эпоса». Не знаю - это литературная обработка фольклора или стилизация. Но сильно написано:    


легким шагом высок широк

входит Эленди к Айвану в шатер

обок с Эленди встает жена

за их спиной теснится народ

туши тюленей ребра моржей
сверху спускаются на ремнях

под ними Айван мясная гора
лоснится от жира тискает жен...

... возроптал Эленди в утробе своей:
кто может сладить с такой горой?

Наверняка этот первобытно-общинный социализм подвергся влиянию учения о прескакивании некоторых народов через несколько исторических формаций сразу в самую справедливую. Я сам зачитывался в детстве романом Тихона Семушкина «Алитет уходит в горы» и сочувствовал бедным чукотским труженикам, давшим отпор наглому местному кулаку. Но в поэме Сошкина главное - гиперболизированная поэтическая коллизия, изложенная отменным русским языком, что роднит ее со многими произведениями русских поэтов, покоренных образами и красками преданий древних народов.

Всё сказанное о современной русской поэзии я бы объединил предельно лаконичной характеристикой - эскапизм. Ее можно распространить и на прозу журнала «Зеркало». В ней маловато примет современной жизни или анализа ее проблематики. Гипотеза об изменении сущности прозы, покончившей с реализмом, не работает. Нетрудно навскидку назвать пишущих сегодня крупных  писателей, которые добывают материал для своих художественных конструкций в окружающей их реальности: Мишель Уэльбек, Эльфрида Елинек, Орхан Памук, Джон Кутзее...

Герой рассказа Ольги Медведковой «Путешествие в Пальмиру» - журналист, который едет из Парижа в провинциальный французский городок, чтобы написать репортаж о тамошнем зоопарке. Проза мастерская: в ней переплетаются какие-то всплывающие из подсознания героя фразы, его дорожные впечатления, фокусирующиеся на мельчайших деталях, воспоминания и размышления о давно прочитанных книгах... Доскональность описаний, ассоциативность, кинематографическая перебивка планов сразу вызывают в памяти «новый роман» и его классика Алена Роб-Грийе, в ироническом манифесте призывавшего читателя «увидеть лишь те предметы, поступки, слова, события, о которых он сообщает, не пытаясь придать им ни больше ни меньше того значения, какое они имеют применительно к его собственной жизни или его собственной смерти».

Ольга Медведкова давно живет во Франции и даже стала писать по-французски, поэтому для нее тематика и стиль «Путешествия в Пальмиру» совершенны нормальны. Но включение этого рассказа в прозаический блок «Зеркала» говорит о том, что он воспринимается как часть российской литературы, отрывающейся от своей почвы.

Точно так же рассказ Сергея Зельдина «Смерть Маугли» относится к распространенному сегодня жанру экзотических историй о  дальних странах. Главное действующее лицо, подобно герою Киплинга, выросло в джунглях, среди волков, но, вернувшись к людям, научилось говорить. Маугли попадает на пароход, который довозит его до Одессы и оставляет там (вспоминается  популярный когда-то роман Лациса «Потерянная родина»...). Но дело происходит после революции. Странного бродягу задерживает деникинская контрразведка и, приняв за большевистского шпиона, ставит к стенке. Поскольку принять нищего индуса за русского коммуниста было невозможно, читатель ищет тут какой-то иронический смысл. Но находит только юмористический аналог: 

- Жид? – спросил атаман с веселым удивлением.  
-Жид, – ответил скиталец.  
- А вот поставьте его к стенке, - ласково сказал куренной. 
Но ведь я же Вечный! - закричал старик.
- Молчи, жидовская морда! - радостно закричал губатый атаман. - Рубай его, хлопцы-молодцы!

Пожалуй, только повесть «Выдох» Олега Макоша погружает нас в гущу современной российской жизни. Тем не менее это четко определенный срез действительности: описываются благополучные в прошлом, однако обнищавшие, умственно деградировавшиеся совки, пытающиеся чем-то заполнить свое убогое существование. Написано умело, литературная отделка безупречна. Но, собственно, это тоже эскапизм! Потому что выписывание подобных «лишних людей» было актуальным в 1990-е годы. Сегодня от «нео-натуральной школы» ждешь гоголевских прорывов к более широкому осмыслению реальности. Почему в русской литературе нет таких озарений? Оставим этот вопрос риторическим...

Как всегда, «Зеркало» отличают блестящая эссеистика и мемуаристика.

Профессор Димитрий Сегал в статье «Волшебный глаз», рассматривает механизмы формирования первобытной культуры, в которых важнейшую роль играло «постоянное закрепление... развития в общих, коллективно существующих системах знания и умения... Для человека культура - это передающийся в пространстве и времени комплекс отпечатков, «образов», запечатленных «волшебным глазом».

Оригинальный философ и писатель Вадим Россман размышляет о причинах пренебрежительного отношения к гуманитарному знанию в начале
XXI века в великолепном эссе «Атланты и кариатиды: гуманитарные науки в зиндане современного университета». Для выявления причин этого опаснейшего духовного самоограничения автор возвращается к ключевым моментам истории науки. Он видит корень зла в нынешнем засилье прагматичного неолиберализма. Такой вывод не все примут. Может быть, отступление на второй план гуманитарных наук подобно... видоизменению коронавируса, который, как считают многие авторитеты, после пандемии не исчезнет и «с которым надо учиться жить»?..

Евгений Деменок в статье «Веселая канарейка» и ее друзья» описывает дореволюционные одесские кабаре. Обычно культуру Одессы той поры отождествляют с именами знаменитых писателей. Но она была очень разнообразной - отнюдь не литературоцентричной. В Одессе начинали многие выдающиеся фигуры русского искусства. Конец этому великолепию положило овладение города большевиками в 1920 году...        

Искусство комплектования «толстого» журнала проявляется в умении поставить в конце яркий «ударный» материал. В 58-м номере «Зеркала» таким завершающим интеллектуальным аккордом стали дневники художника Михаила Гробмана 1984 года, посвященные посещению Америки. У одного из лидеров московского андеграунда всегда сохраняется главная черта авангардиста - способность подходить ко всем эстетическим и общественным явлениям с критерием их актуальности. Ежедневные (!) записи, которые Гробман ведет с юности, содержат массу педантично перечисляемых  бытовых мелочей. Но парадоксальным образом из этих деталей вырастает уже ставшая историей панорама советской, израильской и западной культурной жизни. «Вот уже книги написаны, где всех героев мы знаем лично. Это значит, что молодость ушла окончательно и бесповоротно - эпоха сделана, и дай Бог удержаться в следующем раунде», - пишет Гробман в августе 1984-го. Он прибеднялся! Прошло почти сорок лет, но создатель термина «Второй русский авангард» описал в своих дневниках новые эпохи, к которым был лично причастен. Уже четверть века он является одним из вдохновителей журнала «Зеркало».    

          

 

 

 

 

Комментариев нет :

Отправить комментарий