суббота, 16 июля 2016 г.

Непонятый странник русской литературы

Десять лет назад умер Александр Гольдштейн. Хотя он написал свои главные произведения в Израиле, их по достоинству оценили в литературной метрополии, удостоили престижных премий. Тем не менее по сей день критики, филологи, профессиональные писатели не могут определить место Гольдштейна в русской словесности, секрет его магического стиля – завораживающего, поражающего, убивающего непостижимостью!

Мы помянули Сашу у него дома с людьми, которым он был ближе всех на свете. Нас, его старых друзей, собралось немного. Почти не пили, речей не произносили. Долго говорили о Саше, о его обманчивой простоте и скромности, о могучей духовности, материализовавшейся в каждой странице его книг.

Наверное, только так и можно почтить память Александра Гольдштейна. Ведь он не был богемным человеком, чурался грубых загулов. Воспитанный в интеллигентной еврейской семье, любил свой дом, свою семью, свою библиотеку. Среди коллег по перу больше всего ценил тех, с кем можно было подолгу пить чай или легкое вино и вести изысканные беседы, плавно переходящие с одного предмета на другой.

В постсоветскую эпоху крохотных книжных тиражей Гольдштейн мог остаться непризнанным провинциальным гением, оцененным только узким кружком близких друзей. Проблема была не в мизерности аудитории. Огромное явление нельзя оценить с минимальной дистанции.

Саше повезло, что он покинул и охваченный кровавыми раздорами Баку, и постсоветскую Россию, которая по сей день судит обо всем со своих колоколен. Именно в Израиле, лишенном этикетов и комплексов, открытом всему миру, кандидат филологических наук Гольдштейн испытал чувство свободы и раскрепощенности. Не надо было ни задабривать литературных мэтров в качестве критика, ни говорить на кастовом литературоведческом жаргоне, ни искать кафедру для защиты очередной диссертации. Бесчисленные книги, уже прочитанные им, фантастические познания, давно рассортированные в удивительном еврейском мозгу, и переполнявшие душу слова требовали от него писать только о том, что ему важно и интересно.

Статьи Гольдштейна не затерялись в Израиле, потому что он работал в «Вестях», которые читала вся миллионная русскоязычная община. Блестящие по форме и сложнейшие по содержанию эссе полностью могли осилить единицы. Но в шуме эмигрантских дрязг и склок, на фоне расцветавшей в стране исхода коммерческой литературы появился высший эталон ума и вкуса. Эта непрошенная шкала ценностей раздражала обывателя, вызывала ревнивое отчаяние у литераторов, но игнорировать ее было нельзя!

Саше везло. Его печатала Ирина Врубель-Голубкина, издававшая сначала интеллектуальные приложения к антиинтеллектуальной газетке «Наша страна» - «Бег времени», «Знак времени», «Звенья», а затем «толстый» литературно-художественный журнал «Зеркало». Вокруг Гольдштейна начал формироваться его читатель. «Зеркало» попадало в элитные круги на всех континентах, где нашлись люди, понявшие масштаб ранее неизвестного им израильского писателя.

Добрым гением Александра Гольдштейна стала Ирина Прохорова, редактор журнала «Новое литературное обозрение» и руководитель одноименного издательства. Она начала публиковать его эссе, а затем книги. Израильский «собрат» своей непривычностью вызвал шок в российской литературной среде! Саша стал обладателем «Букера», «Анти-Букера», премии Андрея Белого...

Александр Гольдштейн поздновато начал писать, а в Израиле прожил чуть больше пятнадцати лет. Он ушел на сорок девятом году жизни. Уже зная о безжалостном приговоре медицины, Саша лихорадочно работал, мучительно добиваясь полной адекватности слова тому, что ему хотелось поведать читателям.

Его книги проще и глупей всего назвать интеллектуальной прозой. У Саши великие мысли порождали не собирательский эгоизм философа, а благоговейный восторг поэта. Счастье романтической сопричастности вызывало у него всё богатство бытия: замечательные книги, яркое искусство, великие политики, выдающиеся спортсмены, звезды рока, гениальные шахматисты. Этот хранитель удивительных знаний любил бродить по израильским улицам, по рынкам, по самым подозрительным трущобам, всюду выхватывая взглядом утонченного эстета красивые лица, оригинальные типажи, экзотическую утварь, трогательных животных.

Всё это заполняло его книги. В них есть и герои, и сюжеты, но ткань традиционного романа прорывают неожиданные размышления автора о самых актуальных проблемах, его откровенные воспоминания и обжигающие исповеди. Читателю нить такого повествования почти невозможно удержать. К прозе Гольдштейна надо многократно возвращаться – желательно подготовившись.

Для уникального содержания своих книг Саша создал собственный уникальный язык. В нем соединяются сокровища Даля, современный сленг, элегантные метафоры и сложнейшие философские термины!

Саша понимал, как трудно воспринимать его тексты рядовому читателю. Он относился к этому с аристократическим спокойствием и не изменял себе. Конечно, мечтал о том, чтобы «впасть, как в ересь, в немыслимую простоту». Один из его блистательных манифестов назван «Огонь прямого разговора». Так же и в его книгах прозрачно-ясные места чередуются с интеллектуальными пиршествами.

Это современная русская литература. Но это книги, надиктованные мощным еврейским умом и проникнутые духом Востока. Свободная ориентация Саши во всех разделах европейской культуры была платонической любовью литературного странника, не надеявшегося с ней соединиться. Таких книг больше никто не напишет. Даже мы, знавшие его, еще не осознали до конца, каким подарком судьбы было общение с этим скромным, всегда приветливым, предупредительно-вежливым  человеком, некоторые фразы которого обдумываешь до сих пор...

Комментариев нет :

Отправить комментарий