пятница, 30 августа 2013 г.

Теория и практика

Мы увидели спектакли «Дядя Ваня» и «Три сестры» в постановке Андрея Кончаловского. Зритель, знакомый с высказываниями режиссера о его любви к Чехову, не мог отогнать наивный вопрос: «Так что же такое – любовь?»...

Два года назад Андрей Кончаловский оставил в глубоких раздумьях израильских зрителей, увидевших его «Дядю Ваню». Нынче Театр Моссовета привез кроме этого спектакля «Три сестры». По-прежнему наша публика испытывала сложные чувства... Их нельзя объяснить дремучим провинциализмом, так как израильские театралы знают, что происходит на мировых сценах. Тот, кто видел в Тель-Авиве «Гамлета» Някрошюса, не упадет в обморок от дерзких интерпретаций.

Кончаловский не испытывает сомнений в своих режиссерских концепциях – об этом говорит совершенно не изменившийся за два года «Дядя Ваня». Та же лихая буффонада вместо тонких переживаний. Та же приземленность, нарочитая грубость вместо поэзии. Серебряков (Александр Филиппенко) примитивен, Астров (Александр Домогаров) циничен, Войницкий (Павел Деревянко) – полу-паяц, полу-психопат. Светская дама Елена Андреевна (Наталия Вдовина) подтягивает чулок, как кокотка, а романтик Астров валит ее на диван, как кучер кухарку.

Кульминация депоэтизации Чехова – назойливо демонстрируемые рваные носки Астрова! Вряд ли углубляют мысль кинокадры с... видами современной Москвы – возможно, они так же предназначены для расширения культурного кругозора нашей «провинции», как и умение обращаться с классиком без излишнего уважения.

«Три сестры» поставлены Кончаловским в совершенно той же «стилистике». Вместо страдающих чеховских героев предстают издевательские карикатуры. Особенно «оригинален» Вершинин (Александр Домогаров): странное существо с набриолиненной прической и нелепо закрученными усами изъясняется писклявым голосом евнуха. Идиотически хихикая, оно рассказывает, что жена в очередной раз отравилась.

Офицеры обращаются с дамами не трусливей, чем «штафирка» Астров. Вершинин – даром что прикидывается умственно неполноценным - в стороне от гостей лапает Машу (Юлия Высоцкая) за все части тела. Соленый (Виталий Кищенко) в знаменитой сцене объяснения с Ириной (Галина Боб) для убедительности задирает ей юбку и расстегивает блузку. 

Впрочем, и дамы изысканностью манер не отличаются. Изображая неугасшую живость души, они прыгают по дому, как козочки, толкаются, щиплются, а то и шлепка по заднему месту дадут. Как и в «Дяде Ване», выпячиваются фрейдистские мотивы их поведения: Ольга (Лариса Кузнецова) и Маша сексуально озабочены, Ирина явно фригидна.

Опять добавляется «кино». Актеры зачем-то объясняют с экрана, как они работали над ролями, - наверное, чтобы зритель не усомнился в проведении такой работы.

Гастроли завершились, а мы остались все в тех же раздумьях. Почему в чеховских спектаклях Кончаловского мысли и чувства осмеиваются, почему все так грубо и примитивно, почему мужские персонажи непременно лезут к женским под юбки?

В какой-то степени к такому Чехову подготавливают книги и интервью  режиссера. В них говорится, что Чехов был беспощадно-саркастичен, что никакой поэзии в нем нет, что романтизм в его пьесы привносил МХАТ, от чего писатель очень страдал. По словам Кончаловского, Чехов ненавидел русскую глубинку и ни в какое светлое будущее не верил. Соответственно во всеоружии опыта и мастерства режиссер выстраивает на сцене уродливо-гротескные картины бездуховной жизни, в которой псевдоинтеллигенты ведут себя просто по-скотски. Это даже не Салтыков-Щедрин и тем более не Чехов.

Творческая проблема Кончаловского: он все абсолютизирует и доводит до абсурда. Чехов иронизировал по поводу постановок Станиславского, но нес свои пьесы во МХАТ. Чехова удручала провинция, но он понимал, что мещанство – понятие не географическое. Ненависти к глубинке у него не было – из нее вышли и он сам, и его гениальная родня. Чехов верил в прогресс, в значение «малых дел» - иначе жил бы на литературные гонорары, не работал врачом и не строил на свои деньги школы и больницы.

Чехов зол, лишен поэзии? Лев Толстой, общавшийся с ним, нашел, что у писателя доброе сердце, и сказал: «Чехов – это Пушкин в прозе».

Художники XX века перепробовали все, и сегодня превращение чеховских пьес в «чернуху» фурора не вызовет. Из окарикатуривания жизни, из осмеивания всего лучшего, что в ней есть, иногда может родиться плоская сатира, но не искусство.

Андрей Кончаловский повторяет: «Режиссер должен умереть в авторе». Но, похоже, он предпочитает умирать вместе с ним...

Комментариев нет :

Отправить комментарий