В романе
Леонида Левинзона «Дети Пушкина» предстает жизнь тель-авивской «русской» богемы
1990-х годов. Но это не воспоминания - и не только потому, что реальные лица
выведены под вымышленными именами. Это проза, созданная видением автора, его языком,
интонациями. Это живописная панорама, в которой важны не столько отдельные
фигуры, сколько краски, освещение, настроение...
За четверть века
репатрианты из бывшего СССР сложили штабеля стихов. Стихи рождаются в страданиях,
а выходцы с шестой части суши настрадались немало, и многие из них спешили щедро
поделиться своими горестями и радостями. Прозы в литературном наследии «русской»
алии очень мало. Проза требует не эмоциональных вспышек, а долгого труда,
серьезной мысли, без которых не соорудить крупных конструкций.
Леонид Левинзон избрал
трудный путь в литературе. Он не старается развлекать читателя, сочинять
увлекательную фабулу, без чего сегодня трудно рассчитывать на коммерческий
успех. В его прозе важней авторский настрой, ритм повествования, не поддающаяся
однозначному истолкованию метафоричность. В новой книге Левинзон взялся за
«благодарную» тему: он мог бы лихо и остроумно изобразить «русских»
литераторов, журналистов, философов, их вольную, не слишком праведную жизнь. Это
хорошо получилось у Дины Рубиной в профессионально сколоченном романе «Вот идет
мессия», похуже – в сериале «Между строк» Евгения Румана. В любом случае о них
много говорили, спорили.
Левинзон не
стремится ни к портретному сходству своих персонажей с их прототипами, ни к
смакованию бытовых подробностей. Может быть, секрет писателя в «Детях Пушкина» -
в том, что он постоянно меняет дистанцию, с которой рассматривает своих героев.
Есть крупные планы, есть яркие детали, но после пристального вглядывания автор отдаляется от изображаемого
им богемного кружка, и возникает окутанная таинственным, мистическим ореолом
(не случайно в романе много ночных сцен) панорама Израиля 1990-х.
Несмотря на
размытость контуров, на гротескную остраненность некоторых персонажей, «Дети
Пушкина» - гораздо более реалистическая проза, чем другие близкие по тематике
произведения. Их авторы «для удобства изложения» изображают «русских» писателей
относительно благополучными людьми или деликатно отворачиваются от
материально-экономической подоплеки их существования. Левинзон честно
показывает, как сложно, а иногда мучительно, быть русскоязычным интеллектуалом
в Израиле. Это в стране исхода можно было работать в редакциях, школах,
культурных и спортивных организациях, пристроиться в бригаду шабашников, на
худой конец – пригреться в котельной. Там в былые времена существовали
литературные гонорары, а в новые времена появились богатые издательства.
Насельники романа
Левинзона – Матвей, Борисик, Катя - зарабатывают на хлеб насущный и кормят свои
семьи тяжелым, опустошающим физическим трудом. Наименее материально обеспечен Виталий,
которому «посчастливилось» устроиться в русскоязычную газету, где изнурительная
поденщина разрушает его здоровье. В итоге рассказ о писателях позволяет
заглянуть в далекие от творчества и эстетики уголки Израиля – на автобусные
станции и рынки, в грязные ночлежки и фабричные цеха. «Творцы» живут так же,
как прочие репатрианты. Они считают каждый шекель, ищут жилье поскромней и
магазины подешевле, но заботятся о друзьях, гостей угощают от всей души и,
сидя в «минусе», готовы дать другому взаймы. Это необыкновенные люди, ибо,
преодолевая усталость, игнорируя безденежье, пишут стихи, рисуют, сочиняют
песни, яростно спорят об искусстве. Тот, кто был знаком с тель-авивскими
литераторами 1990-х, узнает Илюшу Бокштейна, Мишу Зива, Риту Бальмину, Аркашу
Хаенко, без труда определит авторство цитат, вплетающихся в текст романа.
Леонид Левинзон
достиг литературного мастерства, но, к сожалению, уступает в технологии
самораскручивания на израильском рынке коллегам по писательскому цеху,
создающим гораздо более легковесные книжки. Серьезных литературных премий он
удостаивался в России и русском зарубежье, где оценят скорее форму его книг,
чем их содержание. Очень хотелось бы, чтобы «Дети Пушкина», изданные в
Санкт-Петербурге (и уже инсценированные), дошли до израильских русскоязычных читателей. Они найдут в
романе не глянцевый придуманный Израиль, а ту страну, в которой они хлебнули
немало лиха, но которую предпочли другим манящим далям. Наиболее подкованные из
этих читателей оценят мастерскую прозу, в которой есть и выверенность слова, и
внутренний ритм, и многоголосие, и внезапные переходы от приземленности к
лирике, от правдоподобия к фантастике. Но независимо от количества
комплиментов, которых он удостоится, Леонид Левинзон написал, возможно, лучший
роман о нашей алие, к которому будут обращаться книгочеи и исследователи, не
успевшие увидеть ее лицом к лицу.
Обязательно прочитаю.Как правило,Ваши комментарии помогают выйти на действительно добротную художественную работу.Тем более,что часто задумывалась над тем какое вся наша "одиссея" найдет воплощение в искусстве.Вобщем,ещё очень рано ожидать чего-либо.Буду рада ошибиться.
ОтветитьУдалить